Пожарная безопасность. Пожарные декларации. Декларации пожарной безопасности

Мир, сотворенный из мата

В начале этой истории было слово. И слово было из трех букв. Мы сейчас не будем доискиваться, какие личности или исторические обстоятельства повинны в том, что язык матерной ругани, по своей природе альтернативный, занимающий в нормальном языке заклятое место в самом низу, вдруг серьезно потеснил, а местами и вовсе вытеснил из речи современных граждан родной русский язык. Тот самый "великий и могучий", который является основой нашей национальной идентичности и культуры вообще.

Острословы прошлого века шутили: "русский без мата - как щи без томата". Ну, а что вы скажете о мате без русского? Это реальность. И молодое поколение, которое всегда преувеличивает ужасы своей "инаковости" по отношению к поколению предыдущему, тем не менее формулирует эту тему так: "Мы матом не ругаемся. Мы им разговариваем". Слышали эти "разговоры матом"? Наверняка слышали. Как впечатление?

Тут уместна риторика: а что ж вы так встревожились? Вы, с позволения сказать, папочки-мамочки, а то и бабушки-дедушки, которые во время оно (да и сейчас?) с таким аппетитом щеголяли друг перед другом умением поддать жару разговору хитросплетенной матерной плетью, которая поражала даже не сложной грамматической сочленимостью своих сплетений, но подчеркнутым артистическим бесстыдством говорящих, их полной свободой от всяких условностей морали и наплевательством как на собеседников, так и на общепринятые (тогда) нормы приличия. Это было круто. В этом виделась сила. И виртуозный матерщинник совсем еще недавно вызывал неподдельное восхищение, как бунтарь, противопоставивший мертвому, насквозь лживому и ханжески-благочестивому языку коммунистического официоза (да что там официоза - литературы) свой пульсирующий, живой, переливающийся всеми оттенками запретного язык вольного мата.

Ругаться или не ругаться матом в советское время - это был такой же принципиальный вопрос, как для Венички Ерофеева - вопрос о водяре. Секретари парткомов не ругались матом и не пили водяру в открытую. Значит те, кто не желал быть похожими на секретарей парткомов, выбирали водяру и мат. Лучшие люди выбирали. И мы (тогда подрастающее поколение) старались не отставать.

Конечно, рядом были люди, которые знали совсем другую правду - правду полнокровного, прекрасного русского языка, не оскверненного черной руганью. Их было много: ни бабушка моя, ни дед, ни мама никогда не ругались матом. Но они были "свои", слишком близкие, чтобы всерьез влиять на меня. Революционно-матерный дух матросов Павла Дыбенко, что в церквах забивали гвозди в глаза Спасителю и срали в алтаре, "блатная музыка", которая после амнистии 56-го года восславила лагерный нрав и быт, "правда о войне" (мол, не "За Родину, за Сталина" кричали, поднимаясь в атаку со штыками на пулеметы, а таким матом крыли, что у немцев от ужаса волосы седели), ну и, наконец, кумиры из числа ближайших старших товарищей (не буду перечислять) - все это какими-то жуткими отблесками играло в нашем сознании и заставляло продолжать ту, если можно так выразиться, "словесную игру", которая по истечении времени оказалась разрушительной и бесплодной, если, конечно, не считать "плодом" этой игры тот самый "мат без русского", который и есть предмет нашего пристального внимания. А в еще несколько более общем, глобальном смысле - мир, сотворенный из мата.

Помните, когда Бог закончил творение Земли и создал человека, он наделил его воистину божественной способностью говорить и нарекать своим именем каждую вещь. И человек поначалу усердно старался и создал богатые красивые языки. Матерный язык принципиально иной. В нем все, теоретически абсолютно все может быть выражено всего одним-двумя словами. "Та х...ня" или "эта х...ня". "Дайка мне эту х...ню". "Не пори..." Матерный язык по природе своей похож: на понукания злобного, капризного ребенка-олигофрена. Поэтому и "разговорный матерный" язык мол од ежи - он никакой не искрометный, не переливающийся всеми оттенками запретного. Вырванный из контекста русского языка, он на удивление беден, туп, монотонно-агрессивен. Он не пугает меня, но вгоняет в какой-то ступор. Ибо я понимаю, что речь не столько о том, что поизносится, сколько о том, что и как думается. Мы ругались матом, но думали по-русски. А современная тенденция такова, что люди не ругаются, а думают матом.

Я каюсь. Несчастный наивный урод, когда-то матом я пытался опрокинуть ложь официоза, избрав для этого не богатство языка, а его нищету... И результат - вот он. Все мы, ругающиеся, в ответе за нынешний мир, сотворенный из мата. Но у этого мира есть и другие, столь же реальные измерения. Ибо когда государственный чиновник, которого тебе неожиданно удалось расположить в свою пользу, вдруг переходит в разговоре с тобою на мат, как бы подчеркивая свое расположение, отсутствие дистанции ("мы же свои люди, старина, к чему нам эта ненужная чопорность?"), ты понимаешь, что матерное сознание - оно повсеместно.

И именно тут - наша общая гибель. Ибо, как я уже говорил, мат - это очень бедный, редуцированный язык, на котором многие важные понятия просто не могут быть сформулированы - например, компетентность, честность и честь, готовность к принятию нетривиальных решений, чувство ответственности... Вот какое-нибудь "мое, б..." - очень конкретно и эмоционально формулируется. И возникает затем в виде собственных невероятных яхт, футбольных клубов, коттеджей... А развитие страны, инвестирование в доступное жилье, в развитие регионов, в медицину, образование, сельское хозяйство, в народ, наконец, - да вы что, ох...ли, что ли?

Вот это и есть мир, сотворенный сверху донизу из мата. Изменения в нем практически невозможны, потому что вместе с матерным мышлением сгнили, развоплотились в предельной расплывчатости матерного сознания государственные законы, конституция, политика, государственные учреждения и программы... Разумеется, законы и конституция написаны не матом, а точным юридическим языком. Но матерное сознание стремится сделать понятия закона максимально неконкретными, ничего в точности не выражающими и при случае, как в матерном разговоре, способными обозначить что угодно, даже прямо противоположное.

Возьмем пожары этого лета. Загорелось. В каком лесу, в каком квартале, кто лесничий, сколько лесников, какие меры приняты, есть ли спецтехника и нужна ли подмога? Пожар - это штука конкретная, можно и потушить. Но выясняется, что никакого внятного лесного законодательства давно нет, лесничих нет, в лесах строят дачи генералы да жгут костры пьяные гоблины, МЧС куда-то дело деньги, отпущенные на закупку противопожарной техники, местное начальство ничего предпринять не в силах, потому что было занято своими матерными делами... Ну а пожар тем временем разгорается, раздувается, и когда районному начальству, наконец, звонят сверху: "У вас там что - пожар?" - "Да какой пожар, это, простите за выражение, ПЦ, а против такого туза разве можно что сделать смертному человеку?" Кто виноват? Нету виноватых. Значит, одна надежда на мать-природу, на осень, на обложные дожди.

Участник французского Сопротивления, поэт, драматург и анархист Арман Гатти, попав в фашистский концлагерь, всегда, когда ситуация становилась опасной (например, охране хотелось пострелять и она провоцировала драку между заключенными), сразу же начинал читать стихи. "Поднимал" ситуацию на уровень выше и это спасало - и его, и других. Мы познакомились, когда Гатти было 84 года: он писал пьесы для своего театра. Пьесы, главным героем которых был язык.

Я перестал ругаться матом отчасти благодаря встрече с этим удивительным человеком. Но есть еще одно обстоятельство. Мат - это мощная низкая энергия, которая полностью подчиняет тебя и в буквальном смысле не дает поднять головы - туда, в звездную высь, где Слово было Богом. Буквально: пока ругаешься - ты непроницаем для тонких энергий. Так что я свое отсквернословил. И не хочу больше никаким боком быть причастным к "матерному сознанию", которое гробит нашу страну так же неотвратимо, как другие, более очевидные вещи.

Пожары, пожар, лесные пожары